использование материалов разрешено только со ссылкой на ресурс cossackdom.com

Адыгея – Краснодар: кубанские вехи жизненного пути В.А. Голобуцкого

(опубликовано в сокращенном виде на русск. языке: Юсов С.Л. Кубанские вехи жизненного пути В. А. Голобуцкого // История регионального научного сообщества: проблемы изучения / Отв. ред. д. и. н. А. Н. Еремеева. – Краснодар: Кубанькино, 2007. – С. 91-118; полный (данный) вариант на русск. и украинс. языках будет опубликован соответственно: 1)Отечественная культура и историческая мысль ХVIII–ХХ вв.: Сб. статей и мат-лов. Вып. 4 / Под ред. А.М. Дубровского. – Брянск: Изд-во БГУ, 2008; 2) Історіографічні дослідження в Україні. Вип. 18. – К.: ІІУ НАНУ, 2008).

         Происшедшие на территории бывшей Российской империи послереволюционные социальные катаклизмы и их последствия, в частности – репрессивная политика большевиков в отношение «социально-чуждых элементов», принуждали людей (подпадавших под данное наименование) прибегать к поискам более безопасной жизненной ниши. Очевидно, что в иных «городах и весях» легче было скрыть свою «чуждость», нежели в родных краях, а значит – выжить и, по возможности, сделать карьеру советского человека. Среди этих «не пролетарских» элементов было не мало выходцев из семей священников. Именно таковой была родословная по отцовской линии (а по материнской – из дворян) известного советского украинского ученого, исследователя истории запорожского и черноморского казачества, а также экономической истории Украины, профессора Владимира Алексеевича Голобуцкого (1903–1993 гг.).

Итак, отец – священник, мать – дворянка; такое социальное происхождение тяготело словно «дамоклов меч» над научной и педагогической карьерой В.А. Голобуцкого. Указанное обстоятельство в определенной степени повлияло на жизненные коллизии с получением высшего образования, а также определило его сравнительно продолжительный путь в науку. Вполне понятно, что происхождение из семьи «социально-чуждых элементов» в случае предания гласности могло поставить «крест» не только на карьере, но и (при определенных обстоятельствах) на жизни историка. Поэтому, он долгое время скрывал свое происхождение, чему не мало способствовали его переезды в различные населенные пункты СССР. По нашему предположению, именно с этими обстоятельствами связан переезд историка в 1925 г. на Северный Кавказ. Здесь он, посредством успешной деятельности в качестве избача и комсомольского активиста в Адыгее, заслужил «командировку» в вуз, поступил в Кубанский пединститут, а затем перевелся в Северо-Кавказкий университет в г. Ростове-на-Дону, который и закончил в 1930 г. Вторая кубанская веха в жизни В.А. Голобуцкого связана с возвращением в 1937 г. (в год «большого террора») в Краснодар и работой в местном архиве и пединституте до начала Великой Отечественной войны. Все же, в последнем случае причиной возвращения стали скорее обстоятельства научного характера. (Третья кубанская веха в жизни ученого – приезд в 1949 г. в Краснодар для работы в местном архиве – рассматривается здесь коротко).

Вначале надлежит кратко коснуться состояния научного изучения темы и источниковой базы[1]. Историография избранной исследовательской темы не велика (специально посвященных краснодарском периоду работ вообще нет), а главное – мало информативна по сравнение со своим главным источником: воспоминаниями самого ученого, опубликованными в 1966 г. в журнале «История СССР» (в рубрике – «Творческий путь советских историков»)[2]. Фрагменты, посвященные пребыванию В.А. Голобуцкого на Кубани, являются одними из самых подробных среди его мемуаров. Впрочем, как и в неопубликованных беллетризированных воспоминаниях имеются оригинальные повествования о Кубанском крае[3].

Хронологически первыми, среди исследовательской литературы, посвященной жизни и деятельности В.А. Голобуцкого, являются две, в основном подобные, статьи краснодарского историка В.Н. Ратушняка[4]. Кубанский исследователь, в целом опирается на указанные опубликованные воспоминания В.А. Голобуцкого, но замечает, что источником послужила и его переписка с украинским историком конца 1980-х – начала 1990-х гг. К сожалению, В.Н. Ратушняк в тех случаях, когда присовокупляет к биографической информации, почерпнутой из опубликованных мемуаров В.А. Голобуцкого, дополнительные сведения – не указывает, в каких именно моментах эти сведения являются фактами, полученными в результате эпистолярного общения с В.А. Голобуцким, а какие – логической реконструкцией или предположениями самого краснодарского ученого. Под руководством В.Н. Ратушняка работала над дипломным проектом о взглядах на историю черноморского (кубанского) казачества Ф.А. Щербины и В.А. Голобуцкого студентка исторического факультета местного университета А.И. Жукова, защитившаяся в 2003 г. (кстати, в год являющейся годом столетнего юбилея со дня рождения украинского ученого)[5]. В первом разделе работы А.И. Жукова освещает вехи жизни названных историков. Параграф, посвященный В.А. Голобуцкому, опирается на его опубликованные воспоминания и на указанные статьи В.Н. Ратушняка.

Украинский историограф, работающий в Институте истории Украины НАН Украины, В.С. Горак к столетнему юбилею В.А. Голобуцкого опубликовал очерк жизни и деятельности советского историка[6]. Вехи жизни из кубанского периода биографии В.А. Голобуцкого даются почти исключительно по тем же опубликованным воспоминаниям. Последние же легли в основу еще нескольких работ[7].

В октябре 2007 г. в одном из краснодарских сборников («История регионального научного сообщества: проблемы изучения») вышла специальная[8] статья автора данных строк, посвященных кубанским вехам жизненного пути В. А. Голобуцкого[9]. Представленная здесь статья является переработанным вариантом указанной студии, в частности, задействована информация из нескольких документов Национального архива Республики Адыгея (НА РА) и ряда статей из названного краснодарского сборника.

В исследовании также использовано ряд работ, как советского периода, так и современных (построенных на новых методологических подходах), где реконструируются явления и события социокультурной жизни на Кубани или на Северном Кавказе вообще. Среди них, следует назвать монографию краснодарского исследователя А. Ю. Рожкова «В ругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов» (Краснодар, 2002), которая стала наиболее полезной для нашей работы. Написанная в целом на основе культурной (исторической) антропологии, монография соединила в себе такие методологические направления, как: социальная антропология, история повседневности, гендерная история, микроистория и т. п.

Итак, перейдем теперь к краткому изложению обстоятельств относительно состояния источниковой базы. Прямых архивных материалов, где бы отражалась деятельность историка на кубанской земле крайне мало. Единственным разысканными документами в Государственном архиве Краснодарского края (ГАКК), имеющим прямое касательство к В. А. Голобуцкому, являются документы так называемого личного дела исследователя, датированного декабрем 1949 г. Здесь отложена анкета, заполненная рукой историка, документ под названием «Схема работы В. А. Голобуцкого на тему «Черноморское казачество. Очерк социальной истории»» и командировочное удостоверение, выданное Институтом истории Украины АН УССР. Настолько удручающее любого исследователя состояние с документальной источниковой базой на период до 1944 г. объясняется объективными причинами – во время Великой Отечественной войны чрезвычайно сильно пострадали архивные фонды Краснодарского края, была эвакуирована только часть документов[10].

По просьбе краснодарского ученого-библиографа А. И. Слуцкого (за что ему выражаем искреннею благодарность) не так давно сотрудники НАРА разыскали несколько документов, где фигурирует фамилия В. А. Голобуцкого, а также отложилась непосредственно его касающаяся информация (в частности – собственноручное заявление). Это документы, имеющие отношение к работе будущего историка в Адыгее[11].

Источниковую базу дополнили (и, что особенно важно, способствовали перекрестной проверке других источников) документы, которые найдены в архивохранилищах разных городов (Ростов-на-Дону, Санкт-Петербург, Казань, Киев), где жил и учился / работал В. А. Голобуцкий. Это, в большинстве случаев, автобиографические материалы. В них, в той или иной мере, имеется информация о пребывании историка на Кубани. Следует отметить, что единственное личное дело студента сохранено только в Государственном архиве Ростовской области (ГАРО); очевидно, что после перевода с Кубанского пединститута в Северно-Кавказский университет В. А. Голобуцкий забрал (или ее переправили по линии учебных ведомств) основные документы.

Личный архив В.А. Голобуцкого, ставший по наследству составной частью личного архива его младшего сына Петра Владимировича Голобуцкого, содержит ряд документов, отражающих вехи учебы и работы ученого на Северном Кавказе, а также имеется не очень большой эпистолярий (учитывая знакомства и переписку историка со значительным количеством коллег, следовало ожидать большего). Среди последнего есть всего одна телеграмма от М.В. Покровского, датируемая 1949 г.[12] Письма В.А. Голобуцкого все же есть в личных архивах краснодарских ученых. Так, на сегодня располагаем копиями четырех автографических посланий В. А. Голобуцкого, соответственно – к В. М. Покровскому (одно письмо)[13] и В. Н. Ратушняку (три письма)[14]. Заметим, впрочем, что эти письма, к сожалению, не содержат информации по исследуемому периоду. В семейном архиве В.М. Покровского в составе альбома «Михаил Владимирович Покровский. 1897–1959 гг.» (составленного женой М.В. Покровского) имеется фрагмент отзыва украинского историка на докторскую диссертацию М.В. Покровского[15]. Хотелось бы отметить, что напиши В.А. Голобуцкий особые воспоминания о своей работе в Краснодаре, как он обещал в одном из писем В.Н. Ратушняку[16], то исследователи его жизни получили бы дополнительный ценный источник.

Отдельный пласт источниковой информации дали материалы «усной истории», в частности интервью (несколько), проведенные в 2005–2007 гг. автором с младшим сыном историка – Петром Владимировичем Голобуцким (использована в основном информация последнего интервью от 4 апреля 2007 г.), а также интервью, взятые в марте 2007 г. Н. Н. Юсовой во время общения с краснодарскими коллегами и местными жителями Адыгеи. Однако, некоторые упоминания о В. А. Голобуцком имеются в устных (при этом опубликованных) воспоминаниях сотрудников ГАКК. Кроме названных источников и исследовательских работ, в статье также задействованы документы, касающиеся культурного строительства в крае на период 1920-х гг., социально-культурного развития Краснодара в 1937–1941 гг.[17]; и т. п.

Очерчивая методологию, укажем, что в целом данная статья относится к плоскости так называемой «новой биографической истории», поскольку фрагменты биографии ученого вписаны в контекст изменяемых социокультурных ситуаций в истории СССР и его регионов соответственного хронологического периода, – такой прием позволяет превращать описание жизни в историю[18]. С другой стороны, учитывая тот момент, что в статье уделено внимание социально-культурной специфике Кубани 1920–1930-х гг., то исследование в определенной мере, надлежит квалифицировать и как работу по локальной истории. К методам данного разыскания были добавлены и методы «устной истории».

***

Прежде чем осветить кубанский период из жизни украинского историка, кратко остановимся на предыдущем этапе его жизни, тем более, что это в какой-то мере, объясняет – каким образом (по нашему мнению) В.А. Голобуцкий оказался на Северном Кавказе. Итак, в январе 1919 г., будущий казаковед, не закончив Новгород-Северского духовного училища, покидает его и становится сотрудником двух волостных советских учреждений – военкомата и отдела народного просвещения в с. Мутин Кролевецкого уезда Черниговской губернии[19], где на то время проживала семья. Понимая, что с незаконченным средним образованием, ему не поступить в вуз, юноша сумел добиться направления на учебу на двухгодичные курсы для взрослых при пединституте в г. Глухове, куда он попал в августе 1921 г. и учился до июня 1923 г. Однако в 1922 г. большевики ужесточили свою политику по пролетаризации вузов. Система набора в вузы, как отмечает А.Ю. Рожков, «была сконструирована таким образом, что поступление туда осуществлялось преимущественно через организации, в каждой из которых находились «глаза и уши» ГПУ»[20]. Для получения командировки в вуз необходимо было заполнить опросный лист, давая подробные сведения о своем происхождении и политических симпатиях, материальном положении семье и прочее. Очевидно поэтому, В.А. Голобуцкий не пытается поступить в вуз, а по окончании курсов год перебивался случайными заработками, в основном давал частные уроки[21].

В 1924 г. власти облыжно обвинили его отца – Алексея Трофимовича Голобуцкого, приходского священника в с. Мутин – в краже церковной книги и посадили на год в тюрьму, после выхода из которой, о. Алексей уже не смог вернуться к иерейскому служению, и был вынужден заняться исключительно крестьянским трудом[22]. Эти обстоятельства, очевидно, подтолкнули В.А. Голобуцкого всячески скрывать свое социальное происхождение для того, чтобы иметь возможность поступления в вуз. Как уже отмечалось в преамбуле, лучшем способом в этом отношении представлялось осуществлять переезды с места на место. Кроме того, еще одним важным способом сокрытия происхождения стало сотворение нужных вех «советской» биографии, а для этого надо было работать на трудных, но крайне важных участках коммунистического строительства. Одним из таких участков была работа «избачом».

Дело в том, что исходя из своих идеологических установок, большевики в работе на селе рекомендовали партийным комитетам на местах сосредоточить внимание на хозяйственно-организационной и культурно-просветительской сферах. В последнем случае, согласно указаниям В.И. Ленина, предлагалось создать на селе материальную базу культуры – расширить сеть изб-читален и сделать их центрами духовной жизни[23]. И, действительно, главным видом просветительского учреждения в деревне становилась изба-читальня. В связи с этим, ХІІІ съезд РКП(б) постановил: «Опорным пунктом, центром всей политпросветработы в деревне последние партийные съезды признали волостную избу-читальню… Никакая культработа в деревне не должна вестись без увязки с работой избы-читальни…»[24]. В те времена должность «избача» открывала широкие возможности для агитации и пропаганды социалистических ценностей и советского образа жизни путем поощрения крестьян к чтению советских газет и другой литературы. Как отмечает И. Я. Куценко, основными формами работы избачей (и их подопечных из крестьян) являлись читки вслух книг и периодики, собеседования, лекции, доклады. Большое распространение имели политические, атеистические, сельскохозяйственные, театральные и другие кружки. В избах-читальнях крестьяне получали советы и справки по разным вопросам общественной и хозяйственной жизни[25].

В октябре 1924 г. В.А. Голобуцкий сумел добиться от отдела народного образования Нежинского округа назначения на заведование избой-читальней в с. Безугловка (недалеко от г. Нежина). К тому же, юноша вступил здесь в ряды комсомола и сразу же возглавил местную первичную организацию, а со временем вошел в состав районного комитета ЛКСМ Украины[26]. И, действительно, как отмечает И.Я. Куценко, из-за недостатка, а зачастую и полного отсутствия кадров, избачами обычно становились секретари партийных или комсомольских ячеек[27]. В воспоминаниях В.А. Голобуцкий указывает, что он с воодушевлением окунулся в общественную работу и вошел в местный актив, ядро которого составлял комитет бедных (по-украински – незаможных) крестьян (комнезам)[28]. Актив вел большую работу по перестройке сельской жизни в духе идей и программы компартии. И, как уже отмечалось, не последнее место в этом процессе играла изба-читальня как определенный культурно-просветительский институт. Через некоторое время после приезда нового заведующего, изба-читальня была размещена в прежнем поповском доме. Судя из контекста воспоминаний В.А. Голобуцкого, он с энтузиазмом занялся атеистической пропагандой, вел дискуссии с сектантами, читал научные лекции о происхождении мира и человека. Избач инициировал создание самодеятельного театра в селе. Прежний «реакционный» поповский дом в новом облике – избы-читальни, стал символом всего прогрессивного, что, как отмечает В. Голобуцкий, несла советская власть[29]. Заметим: если отбросить крайности социалистической пропаганды и навязывание атеизма, то, без сомнения, избачи исполняли роль просветителей (само собой разумеется, в каждом конкретном случае все зависело от личности избача).

Наверняка В.А. Голобуцкий сумел приобрести авторитет как среди местного актива и руководства, так и со стороны более высокого начальства. В результате чего ему удалось раздобыть в комнезаме важнейшую справку о происхождении из сельской бедноты, без которой поступление в вуз, запланированное им, было бы невозможным[30].

Теперь перейдем к основной части нашей статьи. Хотя В.А. Голобуцкий указывает в своих воспоминаниях (подчеркнем – написанных и опубликованных в 1960-х гг.), что на Северный Кавказ он попал, влекомый романтикой, нам, в свете изложенного выше, кажется правомерным допустить, что юноша просто был вынужден продолжать практику – грубо говоря – «заметания следов» своего происхождения (при этом, вовсе не отбрасываем и романтического компонента, столь присущего молодым увлеченным натурам). Ведь, имея уже справку о происхождении из сельской бедноты, он не стал поступать в вуз, а поехал, зачем-то, на Кавказ. В здешних местах В.А. Голобуцкий нашел работу в адыгейском ауле, куда, в общем-то, никто особо не стремился, не смотря на характерную для тех лет безработицу – ведь работа среди иноязычного, мусульманского и культурно другого населения требовала очень большого энтузиазма. Молодой политпросветработник[31] устроился на аналогичную должность избача в ауле Пчегатлукай Тахтумукаевского района Адыгейской автономной области, сменив некоего Давлета Ачмизова, вероятно, по национальности адыга[32].

Между тем, в это время в Северо-Кавказком крае местные власти с большим усердием отнеслись к решениям партийных съездов в области создания сети изб-читален, отмечая что: «Единственной организационной формой проведения культработы в селах и аулах являясь изба-читальня…»[33]. Темпы развития сети культурно-просветительских учреждений в крае были выше, чем в целом в СССР[34]. В год приезда В.А. Голобуцкого на Кавказ (1925) в автономных областях Северо-Кавказкого края было уже 66 изб-читален, а в следующем (когда будущий историк учился в Кубанском пединституте) – 174[35]. Считаем целесообразным привести цифры, касающиеся собственно Адыгеи: на 1924–1925 гг. функционировало 26 изб-читален и 18 передвижных библиотек, а в 1925–1926 гг. – соответственно – 40 и 48[36]. Сам же аул Пчегатлукай[37], расположенный в пределах двух десятков километров от Краснодара, представлял собой довольно продвинутый в цивилизационном отношении населенный пункт[38], где и в прошлом действовала школа первой ступени, а в интересующие нас годы на 65 учащихся приходилось аж 2 педагога[39].

Крайком РКП(б) придавал огромное значение работе изб-читален. В какой-то мере, эти рассадники советской культуры и пропаганды становились кузницами партийных и советских кадров. Считалось, что перед назначением на ответственную должность, прибывающего в деревню коммуниста целесообразно использовать в качестве избача[40]; именно на избе-читальне, «как на опорном пункте» базировалась перестройка работы в адыгейских аулах в советском духе[41].

Несмотря на то, что как раз в этом, 1925 году, 1-е Северо-Кавказкое совещание политпросветов потребовало устранить совместительство избачей[42], В.А. Голобуцкий, как и в с. Безугловке, возглавил в ауле первичную комсомольскую организацию[43], ставшую активным проводником политики компартии. Включился В.А. Голобуцкий и в атеистическую работу, а также и здесь, аналогично как и в с. Безугловке, создал театр. Примечателен такой факт: как информируют в настоящее время местные старожилы, изба-читальня находилась в помещении, принадлежавшем к комплексу строений местной мечети[44] (а в с. Безугловка – в прежнем поповском доме).

На новом месте В.А. Голобуцкий, несмотря на схожесть работы, погрузился в новый для себя мир, ведь, даже разговаривать со здешними жителями ему приходилось через переводчика. Местные этнографические особенности и яркие влияния прошлого на настоящее подталкивали В.А. Голобуцкого к изучению истории края. Определенную информацию он получал из бесед со старейшинами, в частности, много узнал о перипетиях Кавказской войны в крае, о различных столкновениях горцев с черноморскими / кубанскими казаками и др. Заведующий избой-читальней имел хорошие возможности продолжать свои занятия самообразованием – читал книжки естественного и гуманитарного цикла, в том числе – по истории, философии, государственному праву, эстетике, физике, математике, биологии и тому подобное[45].

В опубликованных мемуарах В. А. Голобуцкий утверждает, что более всего его привлекали социальные науки, которые постичь на профессиональном уровне мог помочь только вуз. Однако, как показывают только что разысканные документы из главного адыгейского архивохранилища В. А. Голобуцкий запланировал поступать на факультет советского права Московского государственного университета (МГУ)[46], то есть, в противовес тому, что ученый указывает на страницах воспоминаний, он хотел стать правоведом. Хотя государственное право (как и другие юридические дисциплины вообще) можно отнести к социальным наукам, однако в воспоминаниях ученый уточняет свои приоритеты: «Я желал изучать историю, политическую экономию и философию»[47]. Почему же тогда ученый не говорит в воспоминаниях, что хотел поступать в МГУ и стать юристом? Очевидно потому, что тогда ему пришлось бы объяснять причину того, почему же он это не сделал. А не сделал он это, как полагаем, по такой причине: ему растолковали или он сам понял, что поступая в ведущий вуз государства и вдобавок к тому же еще и на такую специальность как советское право, он может не пройти более строгих проверок относительно социального происхождения. Даже тут в Адыгее В. А. Голобуцкий для того, что бы получить «командировку» в вуз вначале проходил отборочную комиссию, а затем еще и аттестационную[48].

Таким образом, вся названная выше комсомольская и политпросветная работа была необходима В.А. Голобуцкому прежде всего, дабы получить «командировку» для поступления в вуз. Для того, чтоб получить такую «командировку», нужно было быть активистом, иметь «правильное» социальное происхождение и иметь авторитетных поручителей[49]. Как уже говорилось, местные власти придавали большое значение работе изб-читален. Поэтому, вполне успешная деятельность В.А. Голобуцкого в должности избача не могла быть незамеченной руководством автономной области[50]. Инициативный и энергичный организатор политпросветной работы в ауле Пчегатлукай также возглавил (по совместительству) в 1926 г. учетно-статистический сектор Адыгейского обкома ВЛКСМ[51].

Имея намерения поступить в вуз, В.А. Голобуцкий активно проявил себя в политпросветной и комсомольской деятельности, а поэтому заслуженно добился поддержки авторитетных поручителей. Он получил «путевку в жизнь»[52] от политпросвета Адыгейского областного отдела народного просвещения (в ведомственном подчинении этих отделов находились избы-читальни)[53] и, кроме этого, «командировку» в вуз дал ему и местный обком комсомола[54]. Заметим, что в информационной справке аттестационной комиссии областного отдела народного просвещения, В.А. Голобуцкий упоминается среди «командированных» как сын крестьянина[55] (что, на тот момент, уже соответствовало действительности). Однако, главной проблемой для абитуриента, все же, оставалось его социальное происхождение.

Регулируя «классовую чистоту» студентов, большевики требовали командировать в вузы политически благонадежных. Таким правом и соответствующими квотами как раз и располагали названные советские и комсомольские органы Адыгейской автономной области[56]. В год (1925), когда В.А. Голобуцкий начал работать в ауле Пчегатлукай, вакансии, к примеру, для «командированных» в вуз от комсомольских органов в РСФСР составляли 15 % от числа поступающих[57]. Однако, в 1926 г., когда В.А. Голобуцкий решил поступать в МГУ (реально он поступил в Кубанский пединститут), в порядке эксперимента большинство квот было отменено и желающие поступать должны были сдавать вступительные экзамены на условиях свободной конкуренции[58]. Это привело к тому, что, скажем, количество абитуриентов, поступающих в вузы и рабфаки Кубани выросло в 1926 г. в сравнении с предыдущим годом почти в два раза и составило три-четыре тысячи человек, что в шесть-восемь раз превышало количество мест в учебных заведениях[59].

При этом временная отмена большинства квот еще не отменяла платности обучения для студентов «непролетарского» происхождения. В середине 1920-х гг. оплата составляла от 100 до 200 рублей в год[60]. Для того, чтобы не платить за обучение и вдобавок получать государственную стипендию (впрочем, в то время она составляла 10 рублей в месяц, что было вдвое меньше, чем было необходимо для выживания студента[61]), все же необходимо было иметь соответствующую «путевку» и, очевидно, скрывать (как в случае с В.А. Голобуцким) свое социальное происхождение. Как показывают различные анкеты и автобиографии В. А. Голобуцкого, он до конца 1940-х гг. фактически скрывал свое не пролетарское происхождение, и в частности то, что он сын священника (о настоящем происхождении матери – Евгении Ивановны – ученый так никогда и не сознался в официальных автобиографических документах, а она была дворянского рода, причем – дочь гусарского офицера[62]). Вероятно, впервые В. Голобуцкий признался в том, что он сын священника, когда заполнял необходимые анкеты для принятия его в кандидаты в члены ВКП(б) – в конце 1940-х гг.[63]

В анкете же, заполненной В.А. Голобуцким перед вступлением в Кубанский пединститут (хранится в личном деле студента) в 1926 г. указано, что его семейное положение не просто «холост», а еще и «одинокий» (а это можно трактовать таким образом, что у него нет родственников или же он с ними не поддерживает контакты); также указано, что он с 15 лет стал жить самостоятельно; что же касается родителей, то о них вообще не упоминается[64].

Вопросы анкеты строились таким образом, чтобы молодой человек доказывал советскую идентичность. На практике, как верно замечает исследователь данной проблематики А. Ю. Рожков, нередко случалось так, что абитуриент должен был «дистанцироваться от своего настоящего происхождения, скрывать или приписывать себе важные для идентичности «советский человек» вехи биографии»[65]. Соответственно поступил и В.А. Голобуцкий. Впрочем, многие из его современников, имевшие подобные проблемы, поступали более радикально: они просто отрекались от своих родителей[66]. Несколько гиперболическим образом подобная ситуация описывается в художественной повести «Борьба за вуз» (но, как предполагаем, основанной на реальных фактах), опубликованной на рубеже 1920-х–1930-х гг. неким В. Трушковым. Автор, в частности, приводит интересный текст «отречения» (воспроизведенный в монографии А.Ю. Рожкова):

«Я, Всеволод Светозаров, сын священника, будучи еще отроком, уже сугубо возмущался деяниями своего отца. Я убеждал его денно и нощно, снять с себя духовный сан, но он не внял моему гласу. Теперь мне стало ясно, что не вернуть его на путь истины. Тем паче, что он, предвидя скорую кончину свою, устремил все помыслы и упования на загробную жизнь. И мое святотатство и речения атеистические не достигают цели. И вот я, сын о. Светозарова, больше не сын. Преданный анафеме, я покидаю родительский кров и твердою стезею пойду к лучезарному лону коммунизма, где нет печалей и воздыханий. В чем и подписуюсь, В. Светозаров»[67].

Секретарь приемной комиссии вуза, занимающийся проверкой, сразу же понял, что это «липа», но некоторое время раздумывал: кто автор «отречения» – отец или сын, склоняясь к авторству отца-священника. С мнением секретаря (не забываем: это персонаж художественной повести!) соглашается (в соответствии со своими исследовательскими задачами) и А.Ю. Рожков, считающий, что отец-священник осознал: «его духовный сан механически определяет его сына в табуированную категорию кандидатов в вуз, добровольно идет на грех во имя спасения своего наследника»[68]. Данное «отречение» возможно трактовать и иначе: текст «отречения» является несомненно издевательским применительно к советским реалиям, а потому, отец-священник вряд ли имел неосторожность таким образом подставить сына, если только он не был уверен в абсолютном невежестве и наивности представителей соответствующих органов, проводивших проверку. Психологически, это скорее похоже на поступок несколько дерзкого абитуриента, который успел, видимо, убедиться в том, что советские работники в своем большинстве невежи, а, значит, их можно сколько угодно одурачивать. Это, возможно, объясняет, почему прошла «на ура» и анкета, заполненная В.А. Голобуцким.

Следует отметить, что В.А. Голобуцкий никогда буквально не отрекался от родителей. Наоборот, он их, а также и двух братьев спас вначале 1930-х гг., когда им угрожали репрессии во время коллективизации и в дальнейшем – на протяжении всей жизни поддерживал с ними связь. Поэтому, очевидно, что умолчание информации относительно настоящего социального облика родителей, было со стороны В.А. Голобуцкого вынужденным шагом, имевшим целью не создавать себе проблем в процессе получения высшего образования, столь необходимого для дальнейшей карьеры преподавателя и ученого, к чему он стремился с молодых лет[69]. Мотивация подобных действий была присуща и значительной части его современников.

Таким образом, будущий ученый сумел попасть в высшее учебное заведение, хотя и не в то и не ту специальность, как он планировал (что выяснилось недавно из адыгейских архивных документов). При этом ему помогло то, что он удачно скрыл компрометирующие данные (естественно – с точки зрения большевиков) своей биографии, а с другой стороны – получил «командировку» в вуз, которую ему пришлось заслужить энергичной работой по комсомольской и политпросветной «линиям».

Итак, «борьба за вуз» (наш сарказм против сарказма В. Трушкова!) на первом этапе была выиграна юношей. Однако, как раз в первые месяцы учебы В. А. Голобуцкого в Кубанском пединституте со стороны Наркомата рабоче-крестьянской инспекции было «спущено» задание на краевую комиссию: изучить систему и динамику комплектности вузов, причем особое внимание уделялось третьему пункту – «с точки зрения социального состава» за последние три года[70]. Такую проверку предстояло осуществить силами социально-культурной группы краевой рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) и представить отчетные материалы к 15 ноябрю 1927 г.[71] Таким образом, весь грядущий учебный год в вузах края, в том числе и Кубанском пединституте, ожидался напряженным: студентам и преподавателям предстояло пройти цикл очередных серьезных проверок с вполне вероятными чистками. Показательными в отношении раскрытия специфики работы РКИ являются анкеты, разработанные ее сотрудниками. В них «во главу угла» наравне с партийностью и партийным стаже ставилось социальное происхождение. Скажем, даже такие биографические сведения, как год рождения, национальность, профессия и практический стаж, как и переход на должности и даже семейное положение интересовали советские органы только после ответа на вопрос пункта о социальном происхождении; причем такая тенденция прослеживается в формах анкет различной степени секретности, варьируется лишь его градация[72].

В августе в 1926 г. В.А. Голобуцкий стал студентом Кубанского пединститута в г. Краснодаре. Поступил он на естественное отделение (факультеты тогда были упразднены), поскольку в этом вузе не было первого курса социально-экономического отделения, на которое, собственно, желал поступить будущий историк, чтобы удовлетворить свою тягу постигать социальные науки. В институте он учился лишь один учебный год. Однако, Кубанский (впоследствии – Краснодарский) пединститут и местное краевое архивохранилище стало знаковым в научной карьере историка. Здесь он впервые должен был познакомиться с документальной историей Черноморского казачьего войска, ставшей в будущем темой его докторской диссертации, ведь на протяжении учебного года при помощи студента-старшекурсника Я.Н. Раенка В.А. Голобуцкий работал в краснодарском архивохранилище[73]. Отметим, что Яков Никитич Раенко (в виду мало известности этого кубанского украинца – приведем полностью его имя и отчество) был в то время заведующим Архивным бюро Адыгее-Черкесской автономной области и разыскивал в архиве материалы по истории революционного движения в названной области. В тоже время он интересовался историей заселения Адыгеи и, в частности, заказывал материалы Войскового архива за 1803 г.[74] Поэтому, вполне возможно, что В.А. Голобуцкий, привлеченный им к архивной работе, ознакомился с делами Черноморского казачьего войска. (В.Н. Ратушняк, обладая, по-видимому, какой-то информацией недоступной для автора данных строк, утверждает следующее: В.А. Голобуцкий первым откликнулся на призыв Я.Н. Раенко, обращенный к студентам, работать с ним в архиве. Кроме того, В.Н. Ратушняк еще и добавляет, что В.А. Голобуцкий стал активным помощником кубанского историка-энтузиаста[75]. Так ли обстояло дело на самом деле? Ведь первичные источники ничего не сообщают по этому поводу).

В связи с разнообразными обстоятельствами (возможно переезд детерминировали проверки в Кубанском пединституте, хотя В.Н. Ратушняк считает, что именно знакомство с подлинными историческими документами, с методикой работы над источниками, окончательно определило выбор В.А. Голобуцкого в пользу перевода в тот вуз, где изучалась история[76]) студент продолжил обучение и закончил университет в тогдашнем краевом центре Северного Кавказа – г. Ростове-на-Дону[77]. Проработав некоторое время на педагогической работе в г. Грозном, и, желая посвятить свою жизнь исторической науке, в 1934 г. В.А. Голобуцкий поступил в аспирантуру при Ленинградском государственном пединституте им. О. Герцена (ЛГПИ), где его научным руководителем стал академик Б.Д. Греков[78].

Получивший высшее образование в вузах центральных городов регионов кубанского и донского казачества (Краснодаре и Ростове-на-Дону), В.А. Голобуцкий, наверно, не мог не увлечься историей казачества. Уже в первых беседах (видимо – в 1934 г.) со своим научным руководителем В.А. Голобуцкий раз и навсегда определился со своими научными интересами: это – история казачества[79]. Причем, приоритетным направлением для него стало исследование социальных институтов казачества[80]. Как оказалось впоследствии, кладезем архивных материалов по данной тематике стал Краснодарский краевой архив.

По окончании аспирантуры в 1937 г. В.А. Голобуцкий пытался (он об этом вспоминает в неопубликованном варианте мемуаров) добиться распределения в г. Одессу[81], где находился Архив Запорожского Коша, в свое время собранный А. А. Скальковским, поскольку молодой советский историк думал продолжить свои исследования по истории запорожского казачества. Однако, В.А. Голобуцкий получил направление на роботу в КГПИ[82]. Впрочем, это тоже подходило для научной работы В.А. Голобуцкого. В опубликованных в 1966 г. воспоминаниях историк даже замечает, что решение вернуться в Краснодар было давно обдумано. Под влиянием разговоров с Б.Д. Грековым, В.А. Голобуцкий желал заниматься историй социальных институтов запорожского казачества, но, ввиду бедности источников по ХVІІІ и ХVІІ в., следовало обратиться к более позднему периоду. Этот период, когда указанные институты были в развитом состоянии, именно и вобрал в себя историю черноморского казачества, а значительный комплекс источников по его истории находился в Краснодаре[83]. Материалы, находившегося здесь Архива черноморского казачества позволяли изучить историю социальных институтов также и запорожского казачества, причем, в развитом их состоянии. В данном случае, В.А. Голобуцкий зачастую прибегал к ретроспективному методу. Темой же докторской диссертации ученый выбрал социальную историю черноморцев.

1937 г. для Краснодара явился знаменательным тем, что он 13 августа стал административным и культурным центром образованного Краснодарского края[84]. В столице кубанского казачества в данный период историк провел почти четыре года, в течение которых он имел возможность скрупулезно обработать разнообразные источники Войскового архива. Кроме краевого архивохранилища, ученый работал еще и с фондами Краевого историко-краеведческого музея[85]. Он также выезжал для розыска архивных материалов по теме в разные города региона, в частности – в Ставрополь и Ордженикидзе[86].

В Краснодаре В.А. Голобуцкий с семьей проживал в общежитии пединститута (по улице Красной 87, сейчас это строение находится на балансе мединститута и используется в качестве дома, где частично проживают сотрудники названного учреждения). Как вспоминает сын М.В. Покровского – Владимир Михайлович Покровский, жилье для семьи В. А. Голобуцкого досталось не самое лучшее, а пожалуй, даже плохое[87]. Здесь, в Краснодаре, у историка родился второй сын – Петр (первый сын – Игорь)[88]. В. М. Покровскому, тогда еще маленькому мальчику, историк запомнился как человек чрезвычайно страдающий на плохое зрение, а также и то, что семья бедствовала в плане повседневной жизни. Столь скверному положению в жилищном отношении имеются и объективные объяснения, ведь и без того небольшой квартирный фонд на 1937 г. требовалось распределить среди вновь создаваемой административной инфраструктуры края[89]. И даже из контекста действий краевой администрации на 1938 г., предпринимавшей попытки каким-то образом разрешить сложную жилищную проблему – когда предполагалось в 1939 г. построить три жилых дома и для этого испрашивались ассигнования у союзного руководства – можно сделать вывод, что очередь к преподавателям высших учебных заведений еще не скоро дойдет, поскольку в документах всегда речь шла только о нуждах работников государственных краевых учреждений[90]. На 1938–1939 гг. зафиксировано несколько постановлений Бюро Краснодарского Крайкома о состоянии распределения жилплощади в городе, где отмечены факты плохого комплектования очереди, спекуляции квартирами и т. п.[91] Домик, в котором В. А. Голобуцкому выделили помещение, расположен во внутреннем дворе плотной застройки; и как вспоминает младший сын украинского историка – Петр Владимирович Голобуцкий, подобные краснодарские дворики называли «шанхаями» или «шанхайчиками»[92].

В те годы в СССР (а на Юге России – особенно) большой проблемой была нехватка или полное отсутствие учебных пособий для студентов и вообще научной литературы[93]. Напомним, что современные исследователи, в виду катаклизмов Великой Отечественной войны, когда многие архивные материалы оказались уничтоженными, не располагают достаточной источниковой базой для изучения состояния вузов края на конец 1930-х гг. Незначительные сведения можно почерпнуть из опубликованного сборника документов по истории Краснодарского края. В самом Краснодаре состоянием на 10 июня 1938 г. функционировало 4 вуза: медицинский, институт виноградарства и виноделия, педагогический институт и химико-технологический институт, где занималось 4196 студента[94]. Из отчетного доклада секретаря КК ВКП(б) Л. П. Газова узнаем также, что « во всех вузах Краснодара плохо обстоит дело с учебниками и в особенности в педагогическом институте, где по ряду дисциплин совершенно нет учебников…»[95]. В связи с этим, важнейшее значение имела разработка лекционного курса преподавателями по своему предмету и, собственно говоря, умение передать слушателям свои знания. Как сообщает В.Н. Ратушняк (опять же – не делая отсылок на источник информации), В.А. Голобуцкий разработал и начал читать лекции по истории СССР (можно предположить, что это – логическая реконструкция В.Н. Ратушняка)[96].

По мере обработки архивных материалов В. А. Голобуцкий апробировал их в студенческой аудитории. Подобно выдающемуся российскому историку А. Е. Преснякову, В. А. Голобуцкий тоже мог утверждать, что его докторская диссертация сложилась «не столько в условиях кабинетной работы, сколько в аудитории, в живом общении с младшим поколением историков» и в его сознании диссертация представляет собой «прежде всего публичный отчет о характере и направлении его университетского преподавания»[97]; в случае с В. А. Голобуцким – институтского преподавания. Действительно, ученый в своих воспоминаниях свидетельствует, что во время семинаров он сумел преобразовать студенческую аудиторию в единый творческий коллектив, который помогал своему научному руководителю практически и теоретически, в то же время, перенимая его опыт научно-исследовательской работы[98], в частности архивной.

Для исследовательской работы В.А. Голобуцкого не маловажное значение имела укомлектованность научной литературой библиотеки КГПИ, а она была довольно не плохой. Начала она формироваться с 1920 г., а в середине 1930-х гг. насчитывала 270 тыс. томов с богатым архивным отделом. Имелся значительный отдел книг по философии, истории, кавказоведению и др. Еще в 1929 г. сюда поступило 5 тыс. томов из библиотеки реорганизованного Кубанского индустриального техникума, в том числе – 2 тыс. книг по истории. В 1930-е годы, после ликвидации ряда учебных заведений в начале 1930-х гг., их библиотечные фонды также были распределены в библиотеку КГПИ[99]. В первую очередь следуют назвать Северо-Кавказкий украинский научно-исследовательский институт им. Н. Скрыпника, который был упразднен в связи со свертыванием политики «украинизации» на Кубани[100]. Кроме того, поступило 18 тыс. книг от педагогического рабфака и 8 тыс. – от Института иностранных языков. В библиотеку КГПИ также поступила литература, представлявшая исключительную научную ценность, например, 300 экземпляров книг из собрания Межигорского Спасо-Преображенского монастыря (находился в свое время под Киевом и был приходом и приютом запорожского казачества) – издания XVI – XVIII вв.[101]

Возможность публикации в исторической периодике в 1930-е гг., особенно, для молодого автора, была связана со значительными трудностями. К тому же, тогда не существовало специальных требований на счет публикаций определенного количества научных трудов, предваряющих защиту квалификационной работы. Указанное обстоятельство, бесспорно, не стимулировало усилий относительно преодоления существующих трудностей, связанных с этим процессом. Впрочем, первые результаты эвристических поисков в архивохранилищах В.А. Голобуцкому все же удалось опубликовать, но в популярном по форме виде – в местной газете «Комсомолец»[102]. Четыре статьи в названной местной газете вышли весной-летом 1941 г. и стали первыми публикации (и, кстати, последними – до защиты диссертации в 1947 г.) по теме докторской диссертации. Впрочем, в списке научных трудов казаковеда состоянием на 1951 г., разысканном в Научном архиве Института истории Украины НАН Украины, указывается еще одна статья[103] (в списке имеется только ее название и место издания) – «Прошлое краснодарского края» – и, которая, если она была все таки опубликована, то, очевидно, в одной из краснодарских газет (вопрос – когда?)[104]. Важно отметить, что в четырех статьях В. А. Голобуцкого, опубликованных в газете «Комсомолец», впервые прозвучал ряд его основных тезисов концепции о раннем развитии буржуазных отношений на территориях казачьих войск (запорожского и его эпигона – черноморского).

Работая в Краснодаре, В.А. Голобуцкий защитил кандидатскую диссертацию, посвященную дипломатической подготовке Переяславской Рады 1654 г. и завершенную еще до окончания аспирантуры – в начале 1937 г. От декана исторического факультета КГПИ Иващенко (инициалы нам не известны) и заведующего (очевидно – исполняющего обязанности) кафедрой истории народов СССР М.В. Покровского в квалификационную комиссию ЛГПИ поступила позитивная характеристика на В.А. Голобуцкого (от 5 января 1938 г.)[105]. Успешная защита диссертации состоялась на заседании ученого совета исторического факультета ЛГПИ 15 января 1938 г.[106], а подтверждение постановления совета факультета о присуждении степени кандидата исторических наук В.А. Голобуцкому было дано на заседании Ученого совета указанного института 2 марта 1938 г.[107] В октябре 1938 г. ученый был утвержден ВАК КВШ СССР в звании доцента[108].

Молодой энергичный доцент, по официальной версии – происхождением из сельской бедноты, получивший высшее образование в советских условиях, и зарекомендовавший себя (в свое время) как активный комсомольский лидер, учитывая недостаток кадров профессиональных преподавателей историков, воспитанных в советском духе[109] (отметим: насколько В.А. Голобуцкий действительно проникся «советским духом» наличные источники конечно не сообщают; возможно, это была социальная мимикрия «классово-чуждого элемента»), через год работы в пединституте был назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой истории народов СССР[110]. Громадное значение имело то, что В.А. Голобуцкий защитил диссертацию, ведь большинство преподавателей вузов Юга России тогда вообще не имело ученых степеней[111]. В год начала работы историка в КГПИ (по сведениям исследователя проблемы В.М. Кононенко) на весь институт был только один кандидат наук[112]. Вспомним также, что историк начал работать на истфаке КГПИ в годы «большого террора»[113] (впрочем репрессии против преподавателей и студентов были и раньше[114]). Декан Иващенко, подписавшый 1 января 1938 г. характеристику на В.А. Голобуцкого, был, по воспоминаниям тогдашнего студента И. Милькова, репрессирован. Предыдущий декан А.И. Лутченко покинул истфак осенью 1937 г. (по каким причинам – И. Мильков не сообщает)[115]. Не удивительно, что в таких условиях, исполняющий обязанности доцента[116] М.В. Покровский возглавил кафедру истории народов СССР (кстати, об этом факте в историографии не сообщается, а эти сведения почерпнуты из характеристики В.А. Голобуцкого, хранящейся в его личном деле в ЦГА СПб).

Во фрагменте своих воспоминаний, вкрапленных в историографический раздел украиноязычного издания монографии «Запорожское казачество» В. А. Голобуцкий приводит показательный эпизод с репрессированным Грушевским (не называя его инициалы), которого местный коллега назвал «племянником» великого историка и на должность которого на кафедре будто бы назначили выпускника ленинградской аспирантуры. С этим Грушевским, опять таки, будто бы встречался В. А. Голобуцкий зимой 1937 / 38 гг. в местном архиве, куда «племянника» приводили в сопровождении конвоира для работы с «запорожскими материалами», с которыми работал и В. А. Голобуцкий. Несколько позже, ученому сказали, что этот Грушевский расстрелян ( то есть – в 1938 г.)[117].

Уясняя этот эпизод краснодарского периода в жизни В. А. Голобуцкого удалось установить, что речь идет о Сергее Григоровиче Грушевском – крестнике и (если уже говорить о родственных связях) четвероюродном племяннике М. С. Грушевского[118]. С. Г. Грушевский, действительно с 1931 г. проживал с семьей в Краснодаре, возглавлял кафедру истории Украины и работал в упомянутом Северно-Кавказском украинском научно-исследовательском институте. Вначале 1933 г. он был арестован по делу «самостийнической контрреволюционной повстанческой» организации «Союз Кубани и Украины», получил десятилетний термин заключения в лагерях строгого режима, однако через некоторое время (или в конце 1933 г., или в 1934 г.) его временно освободили и он имел возможность работать по специальности в Ростове-на-Дону[119]. Вероятно, что в этот год С. Г. Грушевский мог иногда приезжать в сопровождении конвоя в Краснодар и работать в местном архиве. Как утверждает краснодарский литературовед и краевед В. К. Чумаченко, С. Г. Грушевский, наряду с другим, занимался предысторией кубанского казачества[120], то есть должен был изучать те же фонды Войскового архива, что и В. А. Голобуцкий. Однако в 1934 г. или несколько позже, крестник М. С. Грушевского был отправлен в Соловецкий лагерь, откуда (как утверждают исследователи его жизни) больше не возвращался, а в ноябре 1937 г. был расстрелян в урочище Сандормах (Карелия) вместе с другими представителями украинской интеллигенции[121].

Очевидно, что В. А. Голобуцкий что-то перепутал или его ввели в заблуждение. Теоретически он мог встречаться с С. Г. Грушевским в период 1933–1934 гг. (возможно вначале 1935 г.), при этом надлежит принять во внимание, что молодой историк до осени 1934 г. работал в г. Грозном преподавателем и исследовательскими изысканиями тогда не занимался (а, значит, надобности для работы в Краснодарском архивохранилище у него попросту не было), а с осени 1934 г. обучался в аспирантуре ЛГПИ и при этом одновременно работал на заочном секторе института. Крайне маловероятным представляется, что бы он приезжал для поисков материала в краснодарский архив, поскольку его тема диссертации не предполагала работу с архивными источниками, а, тем более, касалась иной проблематики. Скорее возможно предположить, что В. А. Голобуцктй встречался с С. Г. Грушевским в Ростове-на-Дону (но не в архиве), поскольку тут проживала первая супруга и маленькая дочь В. А. Голобуцкого, с которыми он поддерживал добрые отношения и навещал их[122]. В последнем случае историк мог приезжать в Ростов как из Ленинграда, так и с Грозного, то есть в хронологическом диапазоне с осени (процесс по делу «Союза Кубани и Украины» состоялся в августе 1933 г.[123]) 1933 г. по 1935 г. включительно. Наверное, учитывая пятидесятилетний период, прошедший со времени вероятных событий, а также уважительный возраст ученого, когда он готовил украиноязычный вариант монографии «Запорожское казачество», в его воспоминаниях произошло естественное наложение событий и обстоятельств. (Впрочем, в этой истории все таки есть возможности уточнения. Полезным является то, что она стимулирует исследователей к поиску новых источников).

С теплым чувством В.А. Голобуцкий вспоминал как своих студентов, так и коллег-преподавателей по работе в КГПИ. В своих воспоминаниях историк особенно выделяет М.В. Покровского, заменившего его на должности заведующего кафедрой (а перед этим – В.А. Голобуцкий сменил М.В. Покровского). М.В. Покровский, будучи старше В. Голобуцкого на шесть лет, уже считался известным ученым – археологом и историком, и являлся автором (в отличии от В.А. Голобуцкого) нескольких научных работ[124]. Однако, в то время краснодарский историк не защитил еще кандидатскую диссертацию и по формальным причинам приоритет в занятии должности заведующего был у В.А. Голобуцкого. Впрочем, как свидетельствует В.А. Голобуцкий, Михаил Владимирович был «человек благородной души» и «принадлежал к разряду тех натур, для которых не было большего удовлетворения, как помогать другим»[125].

Знаток местного архива М.В. Покровский оказал В.А. Голобуцкому неоценимые услуги и советы по поводу архивных разысканий материала; помогал читать неразборчивые рукописи, поскольку имел опыт архивной работы. Следует отметить, что В.А. Голобуцкий тогда впервые приступил к систематической работе в архивах, поскольку до этих пор работал в основном по изданным источникам. К тому же помощь М.В. Покровского оказалась важна еще и тем, что описаний дел архива Черноморского казачьего войска не существовало, и дела были чрезвычайно перепутаны[126], а местный историк хорошо ориентировался в этом хаосе архивных папок. М.В. Покровский тогда в плановом порядке работал над темой «Колониальная политика самодержавия на Кавказе в первой половине ХІХ века»[127]. Ученые составили своеобразную кооперацию: все интересное о черноморцах М.В. Покровский, сидевший за столом напротив В.А. Голобуцкого, передавал коллеге, а тот, в свою очередь, делился всем найденным по теме краснодарского историка[128].

Воспоминания В.А. Голобуцкого о совместной работе с М.В. Покровским перед войной в краснодарском архиве подтверждает и местный архивист Г.Т. Чучмай, в то время работавший в архиве старшим научным сотрудником. Оба ученых, сидевшие всегда рядом, на всю жизнь запомнились архивисту[129]. Надлежит отметить, что вместе в архиве историки работали и после войны, когда В.А. Голобуцкий (командированный Институтом истории Украины АН УССР) приезжал кратковременно по поводу добора материала, предназначенного для монографии о черноморском казачестве[130]. По воспоминаниям Г.Т. Чучмая, в 1945–1951 гг. работавшего директором Государственного архива Краснодарского края, украинский историк был настолько близорук, что «Покровский вынужден был читать необходимые ему документы, а он, близко наклонившись к столу, записывал нужные ему факты»[131]. При сопоставительном анализе материалов личного дела М. В. Покровского, как исследователя материалов ГАКК, на конец 1949 – начало 1950 гг., а также из пункта 13 анкеты исследователя, заполненной В. А. Голобуцким 2 декабря 1949 г. очевидно, что оба ученых работали с материалами одинаковых фондов[132] – 249 (Канцелярия Наказного атамана Кубанского Казачьего войска (бывшая канцелярия кошевых войсковых атаманов Черноморского казачьего войска); 1783–1870 гг.), 252 (Войсковое правление Кубанского Казачьего войска; 1842–1888 гг.), 254 (войсковое дежурство Черноморского Казачьего войска; 1842–1870 гг.)[133]. Интересно, что ученые работали с документами на бочке, которая заменяла им стол в импровизированном «читзале» подвала архива[134].

Материалы Казанского государственного университета (КазГУ), хранящиеся в Национальном архиве Республики Татарстан, свидетельствуют, что В.А. Голобуцкий намеревался посетить Краснодар для работы в местном архиве еще весной 1947 г. Так, в планах кафедры истории СССР историко-филологического факультета КазГУ состоянием на второй семестр 1946–1947 учебного года фиксируется упоминание о запланированной В.А. Голобуцким научной командировке в «кавказские архивы»[135]. Поездка намечалась на май-июнь, а ее целью было «предварительное обследование фондов» архивов Краснодара и Ростова[136]. Однако эта командировка не осуществилась, согласно версии самого В. А. Голобуцкого по причине его нездоровья[137]. Между тем, по предполагаемым результатам этой поездки в соответствии с перспективной повесткой кафедральных собраний намечалось заслушать и его отчет-сообщение о результатах работы в этих архивах на одном из заседаний кафедры (даже точная дата была определена – 31 мая 1947 г.)[138]. Учитывая, что эта (так и несостоявшаяся) майская научная командировка, должна была быть ознакомительной, то в общих планах научно-исследовательских работ КазГУ на 1947 р. стояла трехмесячная командировка В. А. Голобуцкого в Краснодар, а предполагаемое финансирование поездки (по линии Министерства высшего образования) – в размере 6 тысяч рублей, включая копирование архивных документов (3 тыс. руб.). Данная научная командировка намечалась в связи с запланированным окончанием к декабрю 1947 г. работы над монографическим исследованием по теме «Социальная история черноморского казачества»[139]. Видимо, в связи с переговорами с руководством Министерства высшего образования СССР о переводе В. А. Голобуцкого в Черновицкий университет (а затем – и в связи с самим переездом ученого в Черновцы), планируемая поездка тоже не состоялась[140].

Преподавание в КГПИ несомненно отточило лекторское мастерство В.А. Голобуцкого и, очевидно, что и на этом поприще представлялась возможность поучиться все у того же М.В. Покровского, который по многочисленным свидетельствам его учеников и коллег, обладал даром сродни искусству, передавать в изустной речи исторические знания слушателям[141]. Отметим еще и тот факт, что кандидатскую диссертацию по теме «К истории взаимоотношений русского царизма и адыгейских феодалов в первой половине ХІХ века» М.В. Покровский защищал в 1940 г. в ЛГПИ[142], как и В.А. Голобуцкий. Если вспомнить, что последний из названных исследователей там работал и учился в аспирантуре (1934–1937 гг.), а также с 1940 г. снова трудился в качестве доцента, то вполне оправданно предположить следующее: «сосватал» защищаться в ЛГПИ краснодарского историка именно В.А. Голобуцкий. Проводя параллели между нашими историками, отметим также, что М.В. Покровский в 1910–1918 гг. учился в гимназии г. Чернигова[143], а В.А. Голобуцкий в 1913–1919 гг. учился в Новгород-Северском духовном училище (Черниговской губернии и Черниговской епархии РПЦ)[144]. Следует отметить также и то, что взгляды ученых на социальную историю черноморского казачества во многом совпадали. Оба историка в своих работах отмечали широкое использование наемного труда в хозяйствах зажиточных казаков и наем казачьей голытьбы вместо себя на военную службу. Впрочем, в отличие от украинского историка, М.В. Покровский акцентировал внимание на полукабальном характере подобного найма и на внеэкономическом принуждении рядового казачества, которое состояло в административно-начальническом произволе[145].

Отметим, что впоследствии, украинский историк высоко оценивал научный уровень исследовательских работ М. В. Покровского[146], в частности, в своем отзыве на докторскую диссертацию краснодарского ученого, назвал это сочинение «капитальным трудом» и «выдающимся фактом в нашей историографии», основанным «на огромном и совершенно новом архивном материале», а важные теоретические обобщения и выводы, сделанные в диссертации, придают ей «исключительную ценность»[147].

Итак, в 1940 г. В.А. Голобуцкого (способного исследователя и талантливого лектора) пригласили вернуться на работу в ЛГПИ, но он выпросил себе еще годовой отпуск для окончания архивных поисков в Краснодарском краевом архивохранилище[148]. Накопленные здесь архивные материалы легли в основу его докторской диссертации и многих последующих научных публикаций.

В последующем жизнь В.А. Голобуцкого сложилась так, что после Ленинграда он работал несколько лет в Казанском и Черновицком университетах, а с 1949 г. оказался в столице Украинской ССР, где преподавал в вузах и занимался научными исследованиями в академических институтах до выхода на пенсию в 1981 г. Как уже отмечалось, в 1949 г. он ненадолго приезжал в Краснодар. Был ли он на Кубани после этого – точно не известно, однако В.А. Голобуцкий поддерживал отношения с местными коллегами и друзьями посредством переписки, в частности – с М.В. Покровским, позднее с его сыном Владимиром Михайловичем[149], в конце 1980-х – начале 1990-х гг. (не задолго до смерти украинского историка) с В.Н. Ратушняком. Занималась в аспирантуре у М.В. Покровского и защитила кандидатскую диссертацию Р.И. Гусева, писавшая диплом под руководством В.А. Голобуцкого в Казанском университете[150] и даже в 1945–1946 г. учившаяся у него в аспирантуре (тема – из области местного краеведения)[151]. Интересно, что в единственной сохранившейся телеграмме М.В. Покровского к В.А. Голобуцкому, говорится о том, что Р.И. Гусева взяла отпуск (в 1949 г.), чтобы помочь в работе В.А. Голобуцкому, когда он приедет для архивных изысканий в Краснодар[152].

Таким образом, обстоятельства времени, связанные с политикой большевиков и социальным происхождением В.А. Голобуцкого, определили смену мест жительства ученого и перипетии с получением им высшего образования. Согласно нашей гипотезе, именно эти обстоятельства привели историка сначала в Адыгею, а затем – и в Краснодар. Знакомство в 1926/27 году с местным архивом определило выбор научных приоритетов ученого и, как следствие, с этим связано его возращение в кубанскую столицу в конце 1930-х гг. Здесь продолжилось становление В.А. Голобуцкого как вузовского преподавателя и как ученого. Здесь же (в Краснодарском архиве) он набрал большинство архивных источников для своих будущих научных трудов по истории черноморского и, частично, запорожского казачества. Пример сотрудничества и помощи со стороны местного историка М.В. Покровского наглядно иллюстрирует роль и влияние социокультурной (точнее – интеллектуальной) среды на становление ученого (в данном случае – В.А. Голобуцкого) и, если говорить глобально, на его интеллектуальную биографию. Впрочем, эти моменты нуждаются в более углубленном и дополнительном изучении.