использование материалов разрешено только со ссылкой на ресурс cossackdom.com

Святослав Леонидович Юсов

(ИИУ НАНУ)

Историографические наблюдения в связи с письмом британо-русского слависта Н. Андреева к В. Голобуцкому.

(опубликовано в несколько сокращенном виде на укр. языке в двух вариантах: Юсов С. Деякі міркування і спостереження з приводу листа М. Андрєєва до В. Голобуцкого // Український історичний збірник. Вип. 10. – К.: ІІУ НАНУ, 2007. – С. 418-429 (в приложении публикация письма Н.Е. Андреева); То же // Проблемы славяноведения. – Брянск: Издательство БГУ, 2007. – Вып. 9. – С. 260-280 (без публикации письма)).

Одним из свидетельств причастности украинского советского историка Владимира Алексеевича Голобуцкого к мировой славистики является его участие в Международном конгрессе исторических наук (далее – МКИН) в Стокгольме. Контакты ученого на конгрессе с зарубежными учеными-славистами были достаточно многочисленными. Впрочем, в данной статье в основном коснемся обстоятельств его общения с британским славистом Н. Андреевым (русским эмигрантом) из Кембриджа. Поводом к написанию нашей работы послужила находка в личному архиве В. Голобуцкого письма (прилагается как дополнение к данной статье) и копии одной из статей Н. Андреева. Вообще, следует заметить, что эпистолярная связь занимает важнейшее место среди самых разнообразных форм обмена мыслями между историками[1]. Эпистолярий также немало способствует воссозданию и пониманию соответствующих нюансов и перипетий историографического процесса, реконструкции отдельных аспектов интеллектуальной биографии ученых; придает дополнительные оценочные свидетельства относительно их научной деятельности; и т. п.

В письме Н. Андреева поднимается ряд вопросов, которые есть смысл прокомментировать. Это такие вопросы как: восприятие В. Голобуцкого и его работ со стороны зарубежных славистов; участие украинского историка в работе ХІ-го МКИН; взгляды на причины и обстоятельства присоединения Украины к России в 1654 г. Кроме того, вначале, надлежит, немного рассказать и об Н. Андрееве, поскольку его имя почти совсем неизвестно современным восточнославянским историкам, при этом хорошо известен в кругах европейских и американских ученых-славистов, в частности, и из числа исследователей украинского происхождения[2].

Итак, адресант – Николай Ефремович Андреев – был родом из Петербурга. Вместе с родителями во время Гражданской войны оказался в Таллине, потом переехал в Чехословакию, где окончил в 1931 г. философский факультет Карлова университета. Преподавателями Н. Андреева на факультете были А. Кизеветтер, Е. Ляцкий, В. Францев, С. Гессен, Л. Нидерле, а также другие русские и чешские ученые. Кроме того, Н. Андреев обучался и в таких ученых из Seminarium Kondakovianum (позднее – Институт им. Н. П. Кондакова) как – М. Толь, А. Калиитинский, Г. Острогорский, М. Беляев, Д. Расовсккий. Они же сформировали научные интересы молодого исследователя, связанные с историей России эпохи Ивана Грозного, историей Псковской земли и иконоведением. Первая же научная работа Н. Андреева («О деле дъяка Висковатого») заинтересовала многих славистов, в частности, профессора Э. Миннс из Кембриджа.

Во время Второй мировой войны (до освобождения Праги советскими войсками) русский ученый возглавлял славноизвестный Институт им. Н. П. Кондаакова – один из главных гуманитарных научно-исследовательских центров русской эмиграции в Европе. Несмотря на то, что Н. Андреев являлся абсолютно аполитическим человеком, он был арестован советской контрразведкой («Смерш»), отсидел в концлагере. В 1948 г. он получил возможность эмигрировать в Великую Британию по приглашению Кембриджского университета, которое (приглашение) организовала председатель славистического отделения профессор Э. Хилл.

В Великобритании Н. Андреев работал не только лишь на славистической кафедре Кембриджа: научные и педагогические контакты связывали его с Оксфордским, Эдинбургским, Лондонским, Манчестерским и другими университетами страны. Кроме того, ученый поддерживал тесные контакты с русской научной эмиграцией в иных странах, в частности, вв США, где постоянно печатали его статьи в русскоязычном «Новом журнале» (Нью-Йорк).

С 1973 г. и до смерти в 1982 г. Н. Андреев числился экстраординарным профессором славяноведения в Кембридже. Поэтому, справедливо будет отметить, что он имел право высказать общую мысль славистов относительно работ В. Голобуцкого.

В славистическом научном мире Н. Андреев известен, прежде всего, своим участием в двух научных дискуссиях, в которых он расставил точки над «і» (как – на то время!). Первая из них – это полемика вокруг тезиса о связи Москвы как Третьего Рима с Третьим интернационалом. В ней Н. Андреев выступил и независимым арбитром и ученым, который силой своего авторитета и конкретными исследованиями по этой теме, сумел доказать, что мессианская теория «Москва – Третий Рим» не имеет исторической основы, а является публицистической подменой этой идеи авторами ХХ в.[3] и, понятно, вовсе не имеет никакой связи с ІІІ интернационалом[4].

Другая дискуссия, началась после того, как американский славист Э. Кинан предпринял попытку демистифицировать традиционную историографическую конвенцию об аутентичности переписки между Иваном Грозным и А. Курбским[5]. Заметим, что в соответствии с логичными размышлениями А. Толочко (как считаем, наиболее яркого последователя Э. Кинана в современном украинском истриописании[6], ведь, в частности, «внимательный наблюдатель», действительно, легко заметит «филиацию кинановских идей в чужих публикациях»[7]), книжка американского профессора «глубоко скандализировала научное сотоварищество» и, вызвала острую полемику, продолжающуюся и по нынешний день[8]. Из этого сенсационного «покушения» Э. Кинан начал свою «иконокластовскую» (возможно, вернее употребить слово «геростратовскую», поскольку уничтожение храма – это тоже иконоборство) карьеру в сфере деконструирования «унаследованного» канона русской истории[9]. Первый урок (который не пошел Э. Кинану, как замечает А. Толочко, на пользу) предоставил ему Н. Андреев (символично, что русский ученый был к тому же иконоведом, а, значит, – и иконозащитником), который доказал следующее: не А. Курбский использовал сюжеты текста «Плача» Исайи Каменец-Подольского, а наоборот. Тем самым, было выдернут «краеугольный камень» тогдашнего варианта «неконвенционных» взглядов Э. Кинана[10]. Однако, американский славист и сегодня вовсе не сомневается в своей правоте[11].

Теперь перейдем непосредственно к комментированию письма. Причиной послания русского эмигрантского ученого к В. Голобуцкому стало его знакомство с украинским коллегой во время работы ХІ МКИН, проходившим в Швеции в конце августа – вначале сентября 1960 г.[12] Письмо Н. Андреева датировано им 8 сентября, а это означает, что кембриджский историк написал и отправил его адресату сразу же по приезде домой. Можно предположить, что русский британец был заинтересован в том, чтобы закрепить знакомство с В. Голобуцкимм, а потому он и отправил послание, так сказать, «по горячих следах».

Комментируя письмо Н. Андреева к украинскому историку логично вначале остановиться на объяснении обстоятельств, которые сделали возможным его знакомство с украинским историком, то есть тех, что привели В. Голобуцкого на конгресс (в случае с Н. Андреевым – информацией не владеем). Итак, от советской стороны на конгресс было представлено 6 докладов и 7 выступлений (всего участников от СССР было 48, но вряд ли все они были профессиональными историками). На этом научном форуме единственным представителем от УССР был В. Голобуцкий. Причиною этого, было то, что во-первых украинским историкам особо не доверяли в союзном центре, а во-вторых, собственно говоря, уровень большинства из них был очень далек от среднемирового и, вообще то посылать было не кого.

Кроме того участие в работе конгресса для советских историков была ограничена и путем уменьшения ассигнований государственных средств: историки должны были ехать за свой счет – «по линии научного туризма» [13]. Смета пребывания в течении 14 дней в Швеции (без учета стоимости проезда) на одного участника составляла три тысячи рублей[14]. Для сравнения: должностной оклад заведующего отделом в Институте истории АН УССР В. Голобуцкого на то время составлял пять тысяч рублей[15], иначе говоря, в принципе, он мог подобный шаг себе и позволить. Компенсировали ли ученому каким-то образом эту научную командировку – неизвестно. К тому же в октябре того же года он должен был ехать в Москву для ознакомления с материалами – очевидно за собственный счет[16].

Примечательно, что ученый был приглашен в Москву для подготовки к конгрессу еще в самом начале августа 1960 г. – за две недели до отъезда в Стокгольм[17]. Допускаем, что это было связано с редакцией последнего утвержденного варианта доклада, как со стороны московских ученых, так и идеологических работников ЦК КПСС (а, также, и с обязательным инструктажем делегации с их стороны и, вполне возможно, КГБ). Специальная отраслевая и идеологическая цензура отразилась уже даже в коррекции названия доклада В. Голобуцкого. Последний имел предварительное авторское наименование «О развитии капиталистических отношений в Срединной Европе»[18] (а вот его резюме, представленное в Национальный комитет историков СССР еще в 1959 г., носило название «Переходной период от феодализма к капитализму в Центральной Европе (ХVІ–ХVІІІ в.)»[19]). А уже окончательный вариант, во-первых,  отражал в своем наименовании сравнительный характер доклада, а во-вторых, термин «Срединная Европа» (что, очень напоминал название германского политического проекта начала ХХ в.) был заменен на противопоставление: Западная и Восточная Европа – «К вопросу о сравнительно-исторической трактовке генезиса капитализма в Западной и Восточной Европе» [20]. При этом, в сборнике материалов конгресса, изданном в Москве, доклад В. Голобуцкого назывался несколько иначе – «О сравнительно-историческом изучении проблем перехода от феодализма к капитализму в Западной и Восточной Европе» [21].

Почему именно с таким названием выступил В. Голобуцкий (который, согласно оценке Н. Андреева, был «ярким и авторитетным»)? На этот вопрос, прежде всего, попытаемся дать ответ, ведь именно это выступление, как и участие украинского историка в дебатах, репрезентировали перед мировом сотовариществом историков украинскую подсоветскую историческую науку, а также способствовали усилению имиджа как специалиста самого В. Голобуцкого в глазах зарубежных ученых (в частности тех же славистов).

Понятно, что на научных форумах историк, как правило, выступает прежде всего с результатами своих текущих исследований. Однако, становление заинтересованности В. Голобуцкого социально-экономическими темами происходило еще вначале научной деятельности ученого, а с началом подготовки докторской диссертации (с 1938 г.) стала для него приоритетной. Он был автором концепции о форсированном буржуазном развитии на землях Новой Сечи и Черноморского казачьего войска, которая впервые получила свое обнародование в его докторской диссертации[22]. На конкретном региональном материале иллюстрировались тезисы В. Ленина о том, что на «Юге России» процесс развития капитализма шел быстрее, чем в других регионах, а также – о созревании буржуазных отношений внутри феодальной системы, начиная с середины XVII в. Еще в дискуссии с оппонентами на докторской защите[23] В. Голобуцкий, отстаивая свои взгляды, отмечал: в советской исторической науке изучение проблемы генезиса капитализма пребывает в зародышевом состоянии. Согласно его мысли, в науке доминирует «тенденция недооценки степени буржуазного развития России в ХVІІІ – первой половине XIX в.»[24]. Это, в частности, связано с тем, что «много кто не учитывает неравномерности развития отдельных областей России» [25]. В дальнейшем, в других работах, посвященных как социальной истории казачества, так и экономической истории Украины продолжал отстаивать концепцию раннего и ускоренного развития капиталистических отношений в южно-европейских регионах Российской империи.

Со второй половины 1950-х гг. В. Голобуцкий все больше сосредотачивается на проблематике генезиса капитализма в контексте его исследований по истории украинской экономической истории. Не случайно, в 1957 г. он принял участие в совещании Института экономики АН УССР, посвященном вопросу изучения истории украинской экономики[26]. В этом же году ученый приступает к исполнению плановой научно-исследовательской работы Института истории – «Социально-экономическое развитие левобережной Украины во второй половине ХVІІІ в.»[27]. На эту тему он запланировал монографию под названием «Феодальное хозяйство правобережной Украины во ІІ-й половине ХVІІІ в.» (объем 17 условных листов)[28]. Хотя монография так и не вышла, при этом подготовленные материалы реализовались в ряде статей, на страницах учебника «Экономическая история Украинской ССР. Дооктябрьский период» [29] и в ряде академических коллективных работах. Укажем, что отдельные аспекты этих тем были воплощены в научных работах учеников В. Голобуцкого.

Многолетние углубленные занятия В. Голобуцкого проблемами социально-экономической истории Украины и России, накопленный эмпирический материал и приобретенный теоретический опыт сделали возможным приобщение ученого к научной дискуссии по поводу генезиса капитализма в Российской империи, второй этап которой (первый состоялся в конце 19440-х – вначале 1950-х гг. [30]) инициировала на страницах журнала «Вопросы истории» академик М. Нечкина. Дискуссия продолжалась с конца 1950-х – до начала 1960-х гг. В 1959 г. В. Голобуцккий опубликовал в названном журнале статью «О начале «нисходящей» стадии феодальной формации», в которой в качестве специалиста грамотно полемизировал с авторитетными знатоками темы, такими как М. Нечкина, Н. Дружинин, Л. Черепнин, А. Сахаров, В. Яцунский и другими[31]. Украинский историк отстаивал мысль о том, что «нисходящая» стадия феодальной формации начинается на землях Восточной Европы, в частности в Украине с ХVI–ХVIІ в.[32]. Укажем, что среди украинских историков на страницах академического московского журнала по этим вопросам выступил только В. Голобуцкий. Затрагивал эти вопросы В. Голобуцкий и в иных своих статьях[33] того времени и рецензиях[34]. Таким образом, доклад В. Голобуцкого на конгрессе отвечал его тогдашним научным интересам и, одновременно, была тематически актуальным для текущего развития советской исторической науки.

В работе Стокгольмского конгресса взяли участие и украинские эмигрантские историки, в частности – Ю. Борис (Швеция), Т. Галайчук (Аргентина), Б. Кентржинский (Швеция), И. Лысяк-Рудницкий (США), Т. Мацькив (США), Я. Пеленський (США), П. Феденко (ФРГ), М. Чубатый (США)[35]. Как вспоминал известный советский историк, академик М. Тихомиров, В. Голобуцкий пользовался в этих кругах немалым авторитетом и они, при любом случае, пытались пообщаться с ним (это подтверждается также Я. Пеленским[36]), а сам М. Тихомиров (который с конца 1940-х гг. поддерживал дружественные отношения с В. Голобуцким[37]) при этом не отходил от украинского историка для того, чтобы тот не попал под подозрение со стороны агентов КГБ, то есть, академик как бы опекал В. Голобуцкого брал активное участие как в обсуждении докладов на самом конгрессе в Стокгольме, так и на конференции Комиссии славянских студий МКИН в г. Упсала[38].

На заседаниях конференции в Упсале тогда выступали с докладами М. Чубатый («Киевская Русь и формирование трех восточнославянских народов») и Б. Кентржинский («Мазепа и Великая Северная война 1700 – 1721 гг.»). М. Чубатому, прежде всего, оппонировали М. Тихомиров и Б. Рыбаков, которые по поводу формирования восточнославянских народов стояли на позиции концепции древнерусской народности[39]. Однако, вероятно, что с М. Чубатым дискутировал и В. Голобуцкий, поскольку он был очень сведущ в древнерусской истории. Например, когда в 1951 г. проходило в стенах Института истории Украины расширенное заседание Ученого совета на тему «Происхождение украинской народности в свете сочинений тов. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания»»[40], то тогда одним из наиболее квалифицированным среди докладов и выступлений историков по этой тематики было выступление В. Голобуцкого[41]. Ученый тогда поддержал концепцию о существовании этноообщности восточных славян в период Киевской Руси, но вместе с тем высказал сомнение относительно монолитности так называемой древнерусской народности[42]. Как сообщает академик Я. Исаевич, главным критиком доклада Б. Кентржинского оказался уже В. Голобуцкий, «который должен был декларировать, что Мазепа проводил антинародную и антисоциальную политику»[43]. Однако, как вспоминает Я. Пеленский, «дискуссионные выступления и доклады проф. В. Голобуцккого, хотя и исходили из обязательных в СССР позиций, при этом удерживались в тех рамках, которые определяли научные дискуссии»[44].

Не столь благосклонной к В. Голобуцкому была его оценка другими диаспорным историком – И. Лысяк-Рудницким, который в своих исторических эссе упоминает о В. Голобуцком в связи с языками общения на конгрессе[45]. Эмигрантский научный деятель утверждает (в определенной степени, пренебрежительно), что в отличии от ведущих российских историков, взявших участие в работе конгресса, В. Голобуцкий не владел ни одним европейским языком и произносил свой доклад (равно как и общался) на русском. Согласно мнению И. Лысяк-Рудницккого, это свидетельствует об изолированности украинских советских историков от мирового сообщества и об их нежелании изучать европейские языки.

Надлежит заметить, что В. Голобуцкий неплохо владел польским языком (возможно, это способствовало то обстоятельство, что он обучался в Северо-Кавказском университете, образовавшемся вследствие эвакуации в 1915 г. Императорского Варшавского университета, сохранившем в Ростове-на-Дону свой преподавательский состав[46]), и хуже – немецким, французским, латинским, как он сам об этом свидетельствует в учетном листе отдела кадров от 25 января 1949 г.[47] Однако историк не один раз писал рецензии на немецкие и польские издания[48], а также печатал статьи за рубежом[49], а это с необходимостью предусматривало определенное знание соответствующих языков. В частном архиве его сына П. Голобуцкого сохранились письма к отцу из Германии на немецком языке, из Польши на польском и т. п. Укажем, что официальными языками на конгрессе в Стокгольме были английский, немецкий, французский и русский[50].

Хотя В. Голобуцкий и знал немецкий язык, но свободно не мог общаться. Поэтому В. Голобуцкий и выступал на заседаниях конгресса на русском языке. Однако такое обстоятельство не мешало ему получить (за произнесенный доклад и выступления на дискуссиях) высокую оценку Н. Андреева, которую разделяли и другие слависты. Вообще, из письма русского эмигранта, узнаем о том, что работы В. Голобуцкого не только широко известные в славистических центрах Запада, но и считаются там авторитетными[51]. Следует прокомментировать в связи с этим также и тот момент: несмотря на то, что В. Голобуцкий якобы общался на конгрессе только на русском языке, однако он сумел репрезентировать свою украинскость, как это подтверждает и Н. Андреев, когда указывает на украинский юмор, ибо его «искры… так оживляют» язык В. Голобуцкого. Впрочем, тот же Я. Пеленский в интервью, данному автору этих строк, свидетельствует, что он беседовал в Стокгольме с В. Голобуцким в течении двух часов именно на украинском языке[52].

Замечания И. Лысяк-Рудницкого не являются справедливыми, ведь вины в этой изолированности украинских историков нет. Более того, как показывают материалы, например Научного архива Института истории Украины НАН Украины, ведущие научные сотрудники Института хорошо осознавали свою изолированность от приобретений мировой науки. Начиная со второй половины 1950-х гг. (особенно после ХХ съезда КПСС), когда территориально шире и количественно более частыми стали командировки за рубеж, в том числе – и за «железный занавес». Академические ученые постоянно поднимали вопросы пополнения библиотеки Института новинками зарубежной исторической литературы и периодики и т. п.

Одним из первых в условиях «оттепели» этот вопрос поднял заведующий отделом археографии Института истории АН УССР М. Рубач. Он указывал, что советским историкам недоступна историческая литература, написанная представителями украинской и советской эмиграции. М. Рубач напрямую обратился к компартийному руководству на совещании в отделе науки ЦК КПУ (февраль 1955 г.) с призывом дать необходимые указания относительно приобретения соответствующей литературы и облегчить доступ к ней ученых, как и к книгам спецфонда. Историк-архивист также отметил крайне низкое знание со стороны советских историков иностранных языков и призвал добиться чтобы каждый ученый не по анкете, «а реально знал хотя бы один из главных европейских зарубежных языков в той степени, чтобы умел свободно читать и переводить». М. Рубач резонно заметил, что для практического знания языков необходимы постоянные командировки в соответствующие европейские страны[53], иными словами нужна разговорная практика.

С аналогичными призывами и конкретными предложениями выступал в том же году и коллега В. Голобуцкого по отделу И. Бойко, который был участником Х-го МКИН в Риме (1955 г.), первого конгресса после 1928 г., в работе которого брали участие советские историки[54]. Участие в этом конгрессе, в частности и показало им их изолированность от достижений мировой науки[55]. (Кстати, именно с этим вопросом тогда же актуализировалась необходимость издания украинского исторического журнала, которым вскоре стал «Украинский исторический журнал»[56]). Другой коллега В. Голобуцкого Ф. Шевченко на одном из первых заседаний Ученого Совета Института, состоявшемся после ХХ съезда КПСС, заявил о том, что научные сотрудники не могут усилить борьбу с вражеской идеологией (как того требовали партийные директивы), поскольку «мы не имеем кого критиковать. Мы не знаем, что выходит за рубежом об Украине»[57]. Ученый призывал руководство приложить усилия к тому, чтобы удовлетворить нужды Института истории в сфере обеспечения зарубежной литературой[58].

Н. Андреев также сообщает, что украинский историк выступал не только с докладом в Стокгольме, но и брал участие и в дискуссиях еще в одном шведском городе – Упсале, о чем уже шла речь выше. В дарственной надписи к гранкам статьи Н. Андреева, которую он вместе с письмом от 8 сентября 1960 г. прислал В. Голобуцкому, имеется уточнение (в сравнению с письмом) относительно событий в Упсале. Н. Андреев указывает, что тут проходили заседания Международной славистической комиссии[59] или Комиссии славистических студий МКИН, как называет ее Я. Исаевич. Очевидно, что в Упсале обсуждались различные вопросы исторической славистики и, как уже отмечалось, ряд проблем украино-российского исторического прошлого. Поэтому, в связи с этим, Н. Андреев и затрагивает в письме именно тему (которая, в принципе, не была его специализацией и, на 1960 г. утратила свою актуальность в сравнении с 1954 г.) Переяславской рады 1654 г. Впрочем, В. Голобуцкий был известен славистическому сотовариществу своими работами (особенно теми, которые вышли в 1950-е гг.), в частности, и по этой тематике. Заметим, что первая квалификационная работа («Дипломатические отношения Московского правительства с Богданом Хмельницким до Земского собора 19 февраля 1651 г.») В. Голобуцкого была посвящена раскрытию пласта дипломатических аспектов Национально-освободительной войны украинского народа середины ХVІІ в.[60]

В тезисах диссертации, представленных на защиту (состоялся в январе 1938 г.), В. Голобуцкий оценивает союз Украины с Россией положительно, как того требовала партийная формула «наименьшего зла». По теме кандидатской диссертации В. Голобуцкий опубликовал только одну научную статью, посвященную дипломатическим отношениям Чигирина и Москвы в 1648 г. [61] Примечательно, что здесь молодой ученый два раза употребляет слово «воссоединение» в контексте, который можно трактовать как воссоединение земель Руси, политику которого проводило Московское государство[62]. Отметим, в связи с этим, что в 1939–1941 г., этот знаковый термин достаточно активно внедрялся в историописание, причем – как раз в значении соответствующей оценки Переяславского акта 1654 г.[63]

Однако, в послевоенный период практически до последнего момента (1952 г.) пока еще разрешалось дискутировать на эту тему, В. Голобуцкий отстаивал термин «присоединение» относительно характера союза Украины с Россией (об этом, упоминал в 1960 г. на заседании Ученого Совета Института истории К. Гуслитый) и, даже (совместно с И. Бойко) написал в партийные инстанции (или же даже к Й. Сталину) письмо в защиту этого термина[64]. Впрочем, после «убедительного» разговора с идеологическими работниками ЦК КПУ[65], он, естественно, вынужден был согласиться на возобновление сакрального для существования политического единства двух народов термина (то есть – «воссоединение»). В середине 1950-х гг. ученый издал ряд книг и статей, посвященных различным аспектам Хмельнитчины, в первую очередь, дипломатическим[66], хотя его монография, где освещались в полном объеме эти аспекты вышла уже после Стокгольмского конгресса[67]. Очевидно, что В. Голобуцкий был известен в мировом научном сообществе как специалист по этой проблематики именно благодаря публикациям середины 1950-х гг. Поэтому неудивительно, что Н. Андреев решил послать украинскому историку свою статью «Переяславское соглашение», которая была опубликована в 1953 г. и, как ему указывали критики из мюнхенского журнала «Украинский самостийнык», имевшая ту же аргументацию, и те же выводы, что и работы советских историков. Очевидно, что британского слависта интересовала мысль В. Голобуцкого по этому поводу. (Вполне вероятно предположить, что историки договорились еще в Швеции о том, что обменяются своими трудами в почтовый способ).

Названная статья Н. Андреева (сам автор называет ее очерком) объемом в 1,5 п. л., является концентрированным итогом определенных взглядов части восточнославянских и западных историков, в частности – Г. Карпова, В. Мякотина, Д. Одинца, В. Алена и др. Суть их концепций (отображенной в очерке Н. Андреева) заключалась в том, что в 1654 г. состоялось «включение Малой Руси» или ее «инкорпорирования» в состав «общерусского государства». В данном случае, по словам Н. Андреева, московское правительство соединило централистский принцип с краевой традицией[68]. Автор последовательно употребляет относительно событий 1654 г. словосочетание «воссоединение Малой Руси с Великой Русью», иначе говоря, понимая это, как воссоединение (или объединение) части с целым. Впрочем, Н. Андреев в ряде случаев пишет и о «присоединении» Украины к Москве и об «объединении» Украины с Московской Русью, но при этом эти термины не противоречат сути концепции – «воссоединения Руси». О воссоединении именно народов он пишет только лишь раз, когда пересказывает выводы Г. Карпова. Несмотря на название очерка Н. Андреева, автор категорически отбрасывает существование «Переяславского договора» в каком-нибудь виде и существование самостоятельного государства Б. Хмельницкого. В «Прошениях» или «Мартовских» статьях 1654 г., что, как полагает Н. Андреев, являются «единственным юридическим документом по поводу воссоединение Великой и Малой России», нет ни идей автономии народа, ни автономии края[69]. Великий гетман искал у Москвы лишь «царского подданства» и сохранения интересов казачества («групповых вольностей»). И то, и то, в соответствии со словами Н. Андреева, «Москва честно ему дала» [70]. По существу, гетманы и их «правительства» исполняли роль московских наместников, подобно новгородским воеводам.

Правы ли были украинские эмигранты когда, критикуя Н. Андреева, указывали на схожесть его взглядов со взглядами советских историков. Следует отметить, что некоторые элементы концепции «воссоединения Руси» возродились в работах советских историков в 1939–1941 гг. (работы В. Пичеты, Н. Подорожного и др)[71]. О «воссоединении Руси» тогда писал и В. Голобуцкий, как уже указывалось выше. Однако, в 1950-е гг. утвердилась иная концепция, проявившаяся в работах историков УССР, в частности, у авторов І тома «Истории Украинской ССР» и собственно, у В. Голобуцкого. Украинские советские историки в этот период не отбрасывают идею самостоятельного государства, созданного Б. Хмельницким, а потому последовательно употребляют словосочетание «воссоединение Украины с Россией» в смысле объединения одной суверенной политической единицы с иной. Правда, в отличие от Н. Андреева, эти историки, в том числе и В. Голобуцкий ведут речь и о «воссоединении двух братских народов». Последний тезис логически вытекал как следствие из концепции «древнерусской народности». Что же касается оценки «Переяславского договора» (собственно – «Мартовских статей»), то его результаты советские историки трактовали как вхождение Украины в состав Российского централизованного государства на правах политической автономии. Именно в таких словах об этом и пишет В. Голобуцкий, хотя и оговаривается, что «правом на самоуправление в Российской державе пользовались в это время и некоторые другие области, прежде всего казацкие»[72].

Следует заметить, что на это время Н. Андреев не издал еще никакой индивидуальной книги, которую мог бы подарить В. Голобуцкому, а потому пересылка хотя бы статьи была также и поводом, хотя и незначительным, попросить у советского историка выслать как дар его книги с авторской подписью. В любом случае обмен между историками собственными сочинениями является нормальным явлением и способствует закреплению дружественных и научных личных контактов.

К сожалению, имеющиеся источники не дают информации по поводу того, имели ли какое-то продолжение взаимоотношения русского и украинского ученых в дальнейшем. Остается лишь догадываться, что вряд ли соответствующие органы с восторгом отнеслись к факту переписки идеологически контролируемого украинского историка с представителем русской эмиграции в одной из стран так называемого «свободного мира», да еще с таким, который побывал в советском концлагере. Впрочем, надлежит заметить, что контакты мог прекратить и сам В. Голобуцкий. Ведь мировосприятие В. Голобуцкого было сформировано в советские времена, он был лоялен к советской власти, а. потому Н. Андреев для него персонифицировался как представитель идеологически враждебного лагеря, который, на самом деле, придерживался взглядов не совместимых со взглядами советских историков-марксистов. Возможно, что и указанную статью он попросил выслать для того, чтобы иметь возможность ее критиковать (вспомним проблемы советских историков с доступом к «вражеской» литературе). И, действительно, украинский историк, изучив статью, присланную ему в подарок Н. Андреевым, очевидно, не согласился с оценкой украинских эмигрантских публицистов из Мюнхена, почти отождествлявших взгляды Н. Андреева и советских историков. Свидетельством тому является то, что В. Голобуцкий категорически причислил Н. Андреева к фальсификаторам истории Освободительной войны украинского народа. В декабре 1961 г. В. Голобуцкий произнес доклад на научной сессии профессорско-преподавательского состава Киевского института народного хозяйства (КИНХ) под названием «Критика современных зарубежных фальсификаторов истории освободительной войны украинского народа 1648–1654 гг.»[73]. Среди таких фальсификаторов В. Голобуцкий называет Н. Андреева[74]. В феврале 1962 г. этот же доклад стал предметом обсуждения на заседании кафедры истории народного хозяйства КИНХ, возглавляемой В. Голобуцким[75].

Как видим, критика русского ученого (сам В. Голобуцкий называет того – английским историком) состоялась в относительно узкой среде и не имела последствий в виде публикаций, а потому Н. Андреев, наверняка, так никогда и не узнал о том, что украинский историк отнес его к числу фальсификаторов истории.

Очевидно, что В. Голобуцкий, употребляя слово «фальсификатор» в отношении к историкам Запада (в частности, и к Н. Андрееву), как и другие советские историки, вынужден был применять его не столько к действительным фактам злоупотреблений в науки, сколько, не соглашаясь с определенными, оценочными суждениями (базировавшимися на определенной интерпретации источников и методологии) так называемых «буржуазных историков» (в данном случае – относительно событий Освободительной войны украинского народа и присоединения Украины к России). В условиях господства «единоверной» научной теории в исторической науке СССР, теории, приобретшей фактически сакральный и мировоззренческий статус, на иные методологические и мировоззренческие подходы ритуально навешивался ярлык «фальсификации», другими словами – если пользоваться лексиконом теологии, – «ереси».